Дед любил внучку. Внучка любила деда. Но она давно выросла и все реже приезжала к нему за город. Вчера она прикатила на навороченном мотоцикле, которого держал за никелированные рога рослый парень. Весь в черной, с заклепками, коже, он снял шлем, мотнул гривой, тоже, черных волос. Внучка чмокнула его в небритую щеку. Парень рванул чудище за рога, оно взвыло, крутанулось на месте и умчалось, оставив вонькие выхлопы дыма и шум в ушах деда. — Друг? — кивнул, в сторону затихавшего гула, дед. — А то! Не одобряешь? — Не знаю! — внешне равнодушно ответил дед: — Кто он у тебя, рокер? — Бери выше, деда! Он металл долбит! — Металлист, значит. Ну-ну! — обронил «подкованный» на сленг дед и пошел накрывать на стол. ********** — Хочешь послушать? — спросила вечером внучка, протягивая деду наушники от плеера. Дед недоверчиво хмыкнул, но взял. Прижал к уху, вслушался, но ненадолго. — Мда-а! — протянул он: — И это все, что он может? — Все! — резанула внучка: — А что не так? — Все не так! Всю жизнь на сцене скакать, патлами трясти? А как же семья, дети? Работа, жизнь? — Все будет, деда! И семья и дети! И рок! — смеялась внучка. ********* Спал дед плохо, переживал, много курил, ходил по двору, по усаженной распустившимися цветами дорожке. Смотрел как над нею кружат мотыльки: жужжат, садятся на цветы, но все равно, мало им, поднимаются вверх и летят к лампочке у крыльца. Бьются о горячее стекло, падают и снова взлетают. Если успеют: на земле в кругу света шуршал ежик, хрустел зубками, поедая подбитых ударом глупости упрямцев. ********** — Когда уезжаешь? — спросил он внучку после ужина. — Не знаю! Когда Егор приедет, так и уедем. — А когда он приедет? — Когда захочет. — И ты вот так, прыгнешь к нему…с ходу? — Так и прыгну! — подтвердила внучка. — А где же гордость, ты ж женщина? — вспылил от обиды за внучку дед. — А если это любовь? — внучка смотрела серьезно, упрямо. — Любовь! Любовь на хлеб намазывают. И на душу, не не металл…
— Эх, деда! Запущено все у тебя! Егор, больше, чем музыка, в это железо вкладывает. Знаешь, сколько у него поклонников? Дед молчал, втискивал в двухлитровую банку свежесрезанный букет ароматных цветов, с капельками воды на лепестках. Внучка пригляделась к нему, прищурила глазки.
— Дед, а ты зачем с цветами возишься? Сколько времени, сколько земли под ними! Что с них толку? Взял бы, и баклажанами клумбы засадил. Я баклажаны люблю… — Скажешь тоже! — возмутился дед, бережно расправляя резные листья папоротника: — Это ж для сердца, люди любуются. Красота!
— Эх, деда-деда! Точно, цветы любишь, а простого не понимаешь!
Пожалела деда как соболезнование выразила, сорвала с гвоздичка полотенце и пошла в душ под липой, как раз в цвету. Стройная, тонкая, гибкая как стальной пруток. Возле яркой клумбы тормознула и громко запела; — Ой, мороз-мороз, не морозь меня… Не вытерпела, кольнула деда. Стрельнула глазками и скрылась за дверкой кабинки душа. — Мда-а…Дела! — хмыкнул дед. ********** Теплую ночь разорвал рев железного чудища. Дед слышал как хлопнула створка оконной рамы. Через пять минут в спальню на цыпочках вошла внучка с рюкзачком. — Деда! Не спишь? Не дождавшись ответа, тихонько подошла к кровати, нагнулась, свежая, радостная, как роза под дождем, прижалась к дедушкиной щеке губками, носиком. — Не сердись, деда! Я скоро приеду. И убежала. Снова взревело чудище, мазнуло светом по окнам и умчалось в темноту. ********* Утром дед полил цветы и долго смотрел на них. Совсем другими, не такими как вчера, глазами. И улыбался…
Как легко обмануть тех, кто верит, В клевету из истрепанных фраз, Предав память страны, не проверив Достоверность и стоимость страз. Я не верю, что память ослепнет, Я не верю, что память уйдет, Мы с годами становимся крепче, Наша правда вовек не умрет. Правдой держатся русские люди, Правду крепко рубили в венцы, С ней крепили надежные срубы, А случалось, их жгли подлецы. И тогда поднималась Россия, Пусть не сразу, но поняв разбой, Била в грудь и нещадно ломила Кто незваным пришел на постой. Эта Правда в любви и терпеньях, Правда в милости к битым врагам, Правда в хлебе и в глаз отраженьях: — Я друзей никогда не предам» Так бывало веками и будет Пока Русская Правда жива, И от нас никогда не убудет Пока Память России цела…
Трогательная
и печальная история. Она всплыла из прошлого совершенно случайно, когда, перебирая
старые семейные документы, я обнаружил плотный конверт из серой бумаги.
Любопытно было то, что написанный убористым почерком адрес с именем получателя
не являлся квартирным, а направлял послание с интригующей припиской «лично в
руки его высокоблагородию, надворному советнику Карцеву А.П.», на место службы,
в Департамент гражданских и духовных дел. А ниже, вполне разборчивый,
сиреневого цвета, оттиск факсимиле: «Барков Иван Дмитриевич» и дата: 5 марта
1896 года.
Конверт не был разрезан, это означало, что адресат либо
не прочел письмо и вернул его моему пращуру, либо тот не отправил его и для
чего-то сохранил. Я не видел для себя причин не позволяющих просмотреть
хранившиеся в конверте записи, так как, во первых – прошло больше века, и вряд ли, текст повлияет на наши дни. И еще —
Барков И.Д. действительно, был моим предком: отец моей бабушки по линии матери.
Я хорошо помнил эту старушку и ее же слова о том, что моя мама унаследовала
изумительную красоту своей прабабушки Варвары Андреевны, по мужу Барковой: женщины
ослепительно красивой и глубоко несчастной. Почему она так охарактеризовала
свою мать, я не знаю, не спрашивал, так как был тогда совсем ребенком.
Воспоминания ненадолго оторвали меня от задуманного
и я, все – же, несколько поколебавшись, надорвал конверт и вынул исписанные
чернилами листы. Удивительно, но старое письмо захватило меня, буквально, с
первых своих строк. И я заранее приношу читателю свои извинения за излишнюю
эмоциональность, которая внесла в эту неполную историю уместные, на мой взгляд,
дополнения…
Ⅱ.
«Здравствуйте, мой драгоценный Александр Петрович. Вот уже месяц, как я нахожусь в Карловых Варах на лечении целебными водами. Виды здесь, несмотря на зимнее время, совсем неплохие, тепло. Даже удивительно думать о том, что у нас в Москве лежат снега и, возможно, трещат морозы. Наш быт наладился сравнительно легко: мы, с Варварой Андреевной, довольно скоро сняли по сходной цене квартиру, с гостиной и даже рабочим кабинетом, находясь в котором я пишу к вам. Не хорошо одно, на водах много русских и меня это несколько утомляет. Вы ведь знаете В.А. Она, хотя в связи с моей болезнью и стала несколько замкнутой, но довольно быстро обросла новыми знакомыми и снова начались неизбежные визиты вежливости и домашние приемы. Хотя, это идет даже на пользу: вечера здесь скучные, длинные, и необязательное общение заполняет время, отвлекая меня от забот о своем здоровье, которое, возможно улучшается, (шепну Вам по секрету: оставляет желать лучшего, желудочные приступы продолжаются, но мне много легче)
Не буду утомлять Вас пересудами о своих невзгодах,
поскольку отношусь к ним довольно ровно, насколько это возможно в неполные
шестьдесят лет. Больше угнетает вероятная необходимость моей отставки от
службы. Вы, как никто другой, знаете, каково было мне достигнуть места и
положения в обществе. Но жизнь вносит свои коррективы и ее совсем не интересуют
наши планы, особенно, далеко идущие. Я бодр, в меру энергичен и не падаю духом.
Огромную поддержку ощущаю от В.А, и ежедневно благодарю судьбу за посланное мне
счастье в облике моего несравненного и нежного ангела. В.А. наверняка пожелала
бы отметиться в моем письме к вам, (вы ведь знаете, как она доброжелательна к
Вам и вашему семейству), когда бы знала, что я пишу. Но в том и дело, что я
делаю это тайком от нее. Дело, которое мне некому доверить кроме Вас, настолько
странно и непонятно, что я решительно отказываюсь в понимании, и главное, в
цели, происходящего со мной.
Мой друг! Порой мне кажется, что я нахожусь на
грани сумасшествия. Я скрываю свои переживания
даже от В.А, тем более что все странности, зародившиеся в моем воспаленном
сознании, каким-то образом связаны с ней. Вернее, с нами обоими. Но как это
может быть? Но не стану Вас томить, перейду к делу.
Представьте, примерно за месяц до нашего отъезда на
воды, ночью, когда я страдал от желудочного приступа, мне привиделась нелепая
история. Будто бы я нахожусь в возрасте, примерно, лет, немногим более сорока и
женат на очень миловидной женщине, удивительно схожей с В.А. И более того,
твердо знаю, что у нас с ней двое, уже вполне взрослых, сыновей. Мы живем в
приличной квартире с добротной и изящной обстановкой, принимаем гостей,
устраиваем ужины. Стало быть, я имею неплохой статус и доходы. Но кто я, и чем
живу, во сне мне не открылось. Еще, знаю одно: я страстно влюблен в свою жену и
верю, что она отвечает мне взаимностью.
Но я был счастлив в этой уверенности недолго, до
одного рокового вечера. Ясно помню, у нас на ужине было с десяток гостей. И
среди них некий важный сановник, крупный, видный мужчина. Этакий, знаете ли,
седоватый, породистый что ли. С нерусским именем, я даже запомнил – Эрнст
Гербертович Г***. Полную фамилию не привожу, в дальнейшем вы поймете почему.
Рядом с ним его жена Элен. Особа милая на вид, но не очень приятная: невысокая,
сильно располневшая женщина с весьма властными манерами, твердым взглядом и
высокой прической с глупыми кудельками на висках. Намотавши при этом на шею и
обширное декольте, наверное, полную версту жемчугов.
За ужином она с трудом скрывала свою досаду, так
как, вероятно по ее мнению, ее муж слишком открыто любезничал с моей женой,
впрочем, ни в чем не переходя границ, дозволенных обычным этикетом и
вежливостью. Признаюсь, замечал это и я, но не придавал большого значения,
встречаясь иногда с робким и слегка виновным взглядом жены, указывающим мне на
то, что она всего лишь хозяйка и не ее вина, что слегка подвыпивший гость
восхищен гостеприимством и ее отменной красотой.
Вероятно, перед ужином у меня выдался сложный день.
Я чувствовал себя утомленным. Рано распрощавшись с гостями, извинился, сослался
на недомогание и удалился к себе. Хотя, если признаться честно – ушел в
спальную комнату и быстро уснул.
Проснулся через время. Жены еще не было и я, накинув
на ночную рубаху халат, вышел к гостиной. Там было тихо, стало быть, вечер
закончился и все разъехались. Толкнул дверь. То, что я увидел, невозможно
передать словами! Ах, Александр Петрович, верный мой друг! Возможно, вы поймете
меня, хотя я пересказываю Вам невероятную фантасмагорию, не имеющую никакого
отношения к реальной жизни. Но если б это было так просто, то я давно забыл бы
эту чушь.
Свечи уже угасали. Посреди комнаты стоял господин
Г***, а в его объятиях бессильно поникла моя горячо любимая жена. Он страстно
целовал ее лицо, шею, плечо. А она…Она даже не делала попытки вырваться,
освободиться из этих объятий. Хотя, откинув назад прелестную головку, упиралась
руками в его грудь. Но слишком слабо и безвольно…
Мой друг, я был уничтожен! Говорить Вам о своих
чувствах нет смысла, их может оценить только глубоко любящий, и также глубоко
обманутый, человек. Но несмотря на помутнение разума, я справился с собой: я не
мог оскорбить любимую женщину, бесцеремонно ворвавшись в ее сокровенную тайну.
Тихо притворил дверь и ушел. Лег на кровать и закрыл глаза, а в них стояла
ужасная картина обрушения моей жизни, которая, вероятно имеет продолжение в
опустевшей зале. Или – в другой комнате…
Но в этом я ошибся. Жена пришла довольно скоро. Тихо
окликнула меня. Не дождавшись ответа, сняла платье, переоделась ко сну и
прилегла. Я чувствовал, как она долго и внимательно смотрела на меня, наверное,
целую мучительную вечность. Затем прижалась ко мне и скоро уснула. Я слышал дыхание,
и внезапно, с ужасом понял, что ненавижу его, как и эту лживую женщину, в одно
мгновение сменившую маску похоти на личину невинности.
Прошла ужасная ночь! Поутру я был необычайно холоден и вежлив в
обращении с женой. Не приехал к обеду. Был показно молчалив за ужином, и, едва
он закончился, заперся в кабинете. Ходил из угла в угол, вынашивал планы
мщения, вспоминая робкий, непонимающий, и в тоже время виновный взгляд жены за
ужином. Она что-то заподозрила, но не могла понять что, тем более, открыться
мне во вчерашнем. Несомненно, она мучилась не менее меня, на глазах ее
появились слезинки и дрожащие губы сжимались в несмелой улыбке, теряющейся в
бесплодных надеждах на лучшее.
Но мне не было ее жаль, и не стало дела до ее
переживаний. Так продолжалось три дня. Жена измучилась, похудела и осунулась от
моей нелюбви и холодности. Но странное дело, стала еще прекраснее и желаннее
для меня. Мне хотелось схватить ее, сжать в объятиях, целовать заплаканные
глаза, ломать руками это безвольно податливое тело, делать ей больно и…и —
наслаждаться этой болью… Потому что
только она могла утолить мое безумие, вызванное любовью и предательством!
Более того! Я, с ужасом понял, что и сам наслаждаюсь
своими страданиями. Невыносимые душевные муки терзают меня, одновременно неся
сладострастное утоление воспаленному тщеславию и торжеству порока над
девственностью. Боже мой! Как я низко пал, превращаясь в истинное животное, по ошибке наделенного разумом,
воображением, сжигающего на огне мазохизма свои страсти.
Но я понял это потом, когда все закончилось. А тогда
я совершил непростительную вещь: не смог открыто объясниться с той, которая
была смыслом моей жизни. И как хорошо, мой друг, что это был всего лишь
страшный сон! Ты не осуждай меня, Александр Петрович. Не забывай, что я был
сильно болен, едва не при смерти.
Все закончилось еще мерзостнее, чем можно
предположить. Я совершил очередное предательство. Уведомив господина Г*** о
своем визите, я обманом увлек с собою в его дом жену. Бедняжка! Она ничего не
подозревала. Но я приметил, как по ее утомленному лицу прошла тень недовольства
и, даже озлобленности, так не свойственной ей, когда она услышала имя вельможи.
И слабо запротестовала, пытаясь избежать визита. Но я был неумолим и жесток в
своем праведном мщении.
…Нас приняла мадам Элен, довольно холодно и неприветливо. Но меня это не смущало. Я
оживленно вел с хозяйкой пустую болтовню, пугая этим порывом веселья приникшую
и бледную как мел жену. Но во мне все торжествовало, час расплаты подступал
вместе со звуками уверенных шагов хозяина дома из соседней комнаты.
Господин Г*** вошел в гостиную, радушно раскинув ко
мне объятия на правах давнего знакомого. И внезапно остановился, вздрогнул,
увидев на креслах ту, на кого посягнул в моей жизни. Они замерли, встретившись
нечаянными взглядами. Бедный вельможа, как он сразу постарел! И как, это
ничтожество, с напомаженными усами и бородкой «а ля Николь», могло увлечь мою
жену?
Я не стал тянуть с тягостным решением. Насладившись
их замешательством, даже не поднимаясь с кресла, хладнокровно объявил мадам
Элен об открывшейся связи между ее мужем и моей женой. Высокопарно заявил о
том, что не требую удовлетворения чести, так как, считаю это требование ниже
своего достоинства, и только тогда, церемонно раскланялся с ненавистным мне
вельможей, уведомив всех о непреклонном решении расторгнуть свой брак с падшей
женщиной.
Я вышел, не подав руки несчастной жене, оставив ее в
полном отчаянии в чужой гостиной. Прошел в экипаж. Да, мой друг, у меня был
собственный экипаж и кучер. Через время вышли они: жена была бела как снег.
Вряд ли она смогла бы идти сама, если б не ее соблазнитель. Жалкий,
растерянный, он суетился возле нее, подсаживал на сидение и лепетал о прощении.
Умолял меня не осуждать ни в чем не виновную женщину. Жена, как показалось мне,
была на грани обморока. Но я был выше этого страдания, замкнувшись в своей
праведности.
…По утру, выйдя из кабинета где провел ночь, я
застал жену в гостиной, совершенно измученной и бессильной. По обгоревшим
свечам понял, она не ложилась. Она не посмотрела на меня, но в ее молчании было
столько боли, нежности и упрека, что у любого другого, наверняка разорвалось бы
сердце. Но только не у меня.
Глупец! Нужно было упасть к ее коленям, целовать
руку и просить прощения за все не свершенные ею проступки: я поверил в ее
невиновность, но не мог отступить от мщения. Я невыносимо мучился о ней, но
больше сострадал к себе. Почему так вышло?
Но не стану забегать вперед: оказалось, что и этому
есть свое объяснение.
На другой день господин Г*** приехал ко мне на
службу в Департамент. Я принял его. Он долго и болезненно объяснял мне, что
виновен в происшедшем только сам и более никто. Повинился во внезапно
вспыхнувшем чувстве к моей жене, которое осталось без ответа и всякой надежды
на продолжение с ее стороны. В тот роковой вечер все произошло случайно: он,
уже уходя, застал мою жену врасплох, не сдержался и воспользовался ее минутной
растерянностью, вопреки ее желаниям, приняв ее вежливость за ответное чувство.
Я выслушал эти извинения и холодно распрощался с ним.
В этот же день съехал с нашей квартиры, с твердым намерением больше никогда не
встречаться с той, которая принесла мне, как я верил, столько страданий.
Совершенно не понимая, что я сам, неосознанно искал и желал этих мук. Мне
хотелось быть жертвой, чтобы унизить и отомстить жене за нечто, которое я не
знаю, но оно — несомненно было, или должно было быть.
Помнится мне, в дело вмешались наши дети, жившие к
тому времени самостоятельно. Но я не пошел на примирение. Далее, снова были
попытки, но странно, я понимал — что меня уже нет. Совсем! Лишь гораздо позднее
я понял – я умер, оставив жену не выслушанной, и лишенной прощения за то, в чем
она реально не виновна. Разве это не ужасно, Александр Петрович? И еще раз
повторюсь: какое счастье, что эта драма всего лишь дурной сон!
Но на этом мои беды не закончились. Напротив,
душевная ситуация обострилась и вызвала усиление болезни, так как видение прочно
засело в моей памяти. Представь, мне стало казаться, что я знаю этого вельможу,
или, даже встречался с ним в реальной жизни. Более того, я украдкой выпытывал у
В.А, делая намеки на эпизоды из моего сна. Но она не понимала меня и не знала,
о ком я говорю. И вдруг, находясь в доме одного нашего с тобой общего
знакомого, я увидел в гостиной портрет того самого Г***, написанный примерно в
середине века. Более того, рядом с ним была пухлая полная женщина с высокой
прической, в буклях и жемчугах. Я узнал их: это были они! Виновник и свидетельница моей драмы! Как?
Почему? Откуда? Как они пересеклись с моей жизнью, когда нас разделила ничем не
связанная жизнь, с разницей почти в пятьдесят лет уходя назад? Судя по времени,
нас с несчастной женой еще не было на свете, когда эти люди вошли в полный
возраст.
Конечно, я навел справки, и к ужасу все
подтвердилось: это был он! Мне даже рассказали веселую историю, как старый
ловелас попал в неприятное дело из-за любовных пристрастий, пытаясь соблазнить
чужую красавицу жену. Соблазнения не вышло. Но ревнивец муж вынес свои домыслы
до его жены мадам Элен, и это едва не стоило вельможе карьеры. Тем более, что
ревнивец внезапно умер от сердечного приступа и вдова, считая себя виновной в
его смерти, удалилась от света. Но свет осудил их всех, пожалел несчастного
мужа и все забыл, а вдова, ненадолго пережив супруга, проводила время в
покаянии и страданиях.
Представляешь, Александр, мое состояние, когда все
это прояснилось? Мало того что я нашел подтверждение моему видению, так я, ты
наверное уже догадался, сам был участником этой драмы: и не только я. Моей
несчастной мифической женой была В.А, только слегка в измененном обличии и в
другом времени.
Мистика? Совпадения? Ты знаешь мои взгляды, помнишь,
как мы с тобой обсуждали мысли Л.Толстого. Как зачитывались запретным письмом
Белинского к Гоголю, соглашаясь к каждым его словом. Мы далеки от религии и
мистики, но вынуждены мирится с этим, являясь заложниками государственного
мышления, будучи немаловажными сановниками. Но то, с чем я столкнулся, не
поддается осмыслению с точки зрения материализма и нигилизма.
Чуть выше я писал о чувстве мщения жене, испытанным
мною в злосчастном сне. За что и когда, эта безгрешная женщина могла довести
меня до этой черты? И тут я вспомнил: буквально за неделю до этого страшного
видения, ко мне приходило еще одно. Страстная влюбленность в девушку, которая
ответила мне взаимностью, но изменив свое намерение соединить наши судьбы,
внезапно ушла к другому. Но потом, через годы, поняла, что ошиблась и горько сожалела о том, что по ее вине мы оба прожили пустую
жизнь, заполнив ее страданием о не случившемся. Во время случайной встречи
просила меня о прощении, говорила, что
молит бога о возможности исправления своей ошибки если не в этой, то в другой
жизни. Как я понимал ее тогда, так как желал того же, но обида была слишком
велика и свежа, хотя между расставанием пролегла уже прожитая жизнь.
И я понял, в обоих случаях была одна и та же женщина
— Варвара Андреевна! П
В первом видении мы с ней встретились, но она предала наше чувство. А через время, представляете,
бог внял ее мольбе, и судьба повторно давала нам шанс все исправить. Но мы снова,
оба сорвались в пучину беды, и опять, как бы по вине В.А, попавшей в сети
соблазнителя и частично моей. И вот, уже в наши дни, нам выпал третий случай,
который мы уже не упустили, но в который вмешалась моя болезнь. Но что-то
осталось в моей памяти, наверное, сильная обида за оба случая, и поэтому, я не
осознанно искал причины для мщения. И они нашлись, потому как, тот, кто ищет,
непременно найдет искомое. Боже, как все глупо и страшно!
Болезнь обострила чувства и в преддверии
непоправимого открыла мне многое. Наверное, для того, чтобы, проживая последние
дни, я смог оценить и понять всю высоту любви и глубину падения человека
лишившегося ее, пойдя в поводу обстоятельств и бессмысленной гордости
уязвленного самолюбия.
Нет, мой друг! Я решительно схожу с ума и Карловы воды
дурно повлияли на мой мозг. Потому что, это невозможно…Но это так. И мне
страшно от таких откровений провидения, потому что за ними скрыто нечто
сокровенное, которое таится в наших душах.
Что ж, пора заканчивать мое… Даже не знаю, как это
назвать. Но ты все понимаешь. Прощай, Александр Петрович! Как хочется домой! У
нас мороз, снег, масленица. Помнишь, как мы бывали у Елисеева, сиживали под балычок
с одной, другой, рюмочкой холодненькой. Но доктора говорят, что мне этого уже
нельзя. А жаль, очень жаль.
P/S.
Думаю, что от всей этой фантасмагории есть одна польза. Я непременно
приложу все усилия, чтобы поправиться. Ведь если поверить в случившееся, то
имею ли я право, снова, сделать бесценную Варвару Андреевну, несчастной? Она
имеет право на выстраданное счастье…
Карловы Вары. 5 марта 1896 г.»
Ⅲ.
Иван Дмитриевич вложил письмо в конверт, долго и задумчиво вертел его в руках и со вздохом отложил к бумагам. Вышел в столовую, где за накрытым к обеду столом ожидала Варвара Андреевна.
В душе Баркова что-то вздрогнуло, поднялось под сердцем
бурной волной. Он быстрыми шагами подошел к жене, встал перед нею на колени,
взял оголенную до локтя руку и страстно припал к ней горячими губами.
— Что с тобой, дружок? – испуганно встрепенулась
Варвара Андреевна, пытаясь отнять руку: — Тебе плохо?
— Нет, Варенька! Напротив! Так хорошо, как еще не
было!
— Но ты плачешь! Зачем?
— Не знаю! Прости меня…За все!
— Иван Дмитрич! Ты меня пугаешь! Поднимайся!
Иван Дмитриевич поднялся, вытер лицо салфеткой и сел
за стол. Вяло прожевывая невкусную кашу, внезапно спросил.
— Тебе не кажется, Варвара Андреевна, что мы с тобой
встретились не зря, не по случайности? Иногда мне кажется, что я знаю тебя
много больше, чем мы живем.
— Бог с тобой, Ваня! Ты меня совсем смущаешь! – отмахнулась
жена и убежденно добавила: — Конечно, не случайно. Так было велено…
— Кем?
— Судьбой и Богом!
— Наверное, ты права! А у тебя не было чувства вины
предо мной, перед жизнью, перед собой самой? Понимаешь, такого наития, что
когда-то были совершены ошибки, глупости, за которые приходится расплачиваться
страданиями. А ты ничего не знаешь и не помнишь об этом. Но оно живет в тебе,
где-то внутри, не дает покоя. Разъедает душу не объяснимыми сомнениями и
становится плохо, потому что не знаешь, в чем ты виноват, и в чем нужно оправдаться.
— Каждый судит жизнь по своему, Ванечка! Хватит
пустых разговоров, нам скоро выходить на прогулку.
Иван Дмитриевич понял, жена уклонилась от прямого
ответа. И с удивлением заметил, как в глубине ее глаз мелькнула искра испуга,
словно он нечаянно разбудил своим вопросом ее скрытые от всех догадки или
убеждения.
Ⅳ.
Вот и вся история, которую мне удалось узнать из
старого письма. Возможно, Иван Андреевич так и не отправил его, опасаясь, что
адресат неправильно поймет немыслимые откровения больного человека.
От себя добавлю немного: смог излечиться прадед, или
нет, но они прожили долгую жизнь. Барков скончался за два года до Октябрьской
революции на руках своей жены. И мне думается, что он был счастлив в этом.
Прекрасный эпилог жизни, достойный зависти и уважения, как занавес над большим,
выстраданным чувством.
А Варвара Андреевна пережила мужа (я едва не
оговорился – снова) на целые семь лет. Говорят, она была глубоко несчастна в
своем одиночестве. Винила себя в том, что опять не смогла удержать мужа рядом с
собой, не сумела принять его уход и не смирилась с этим. Мало кто понимал ее,
особенно таинственное «опять». От этого она стала сварливой и вредной старухой,
совсем запутавшейся в жизни и памяти. Может быть поэтому, моя бабушка говорила
о ней: «женщина необыкновенной красоты, но глубоко несчастная».
Ⅰ Еще немного и дубравы В ленивом сумраке ночном, На диво чудны величавы Уснут покойно крепким сном. Застынут трепетные кроны Шатром узорчатых теней Над томной негой перезвонов От корня льющихся ключей И только филин, дух мятежный Хранитель мудрости седой, Бессменный страж ночи пустой, Зловеще, тихо и неспешно, Слетит в лесную глухомань Проведать призрачный туман.
Ⅱ В тот вечер, в роще, внук богов Должно быть, сын, лесным древлянам, Веселый парень, юн, здоров, Смотрел, как плыл закат румяный. Кресал огонь, с ним славил Свет, Костер священный им в ответ Игривый, жгучий, чуть капризно, Искрой подался золотисто, К звезде в бесплотной вышине, Но не достал и затаился, Ворчал, клубился и сердился, Вздыхал и жаловался тьме Что мало сил… взлетел втуне К давно не гОщеной родне…
Ⅲ Древлянин сильными руками Ломал ржануху на куски, Он жить любил, но не с долгами, Платил ответно, по-людски, На случай, чур, не до прорухи Подсохший ломоть с квасным духом, Размял на крошки в бересту И снес с поклонами к лужку. Смутил лукавством берегиню, В ее венок из сладких снов Он вплел угар от мак цветов, Чтоб усыпить ее гордыню. Чтоб в ночь, без ложного стыда, К нему в объятия пришла.
Ⅳ Смеялся тихо юный плут Язык огня ему понятен, Ведь все что видит он вокруг Не враг, а друг, приятель. Во всем себя он узнавал И жизнью жизни утверждал, Тому учил веками Род Суровый девственный народ. Простые кровные слова: Везде, как лента бересты, Тропой вдоль омутов из тьмы, Из века в век вилась она — Его стожильная родня, Что кровью вылилась в меня.
Ⅴ Огонь утих, наговорился, Под сизым пеплом спит, укрылся, Но рдеет жаром уголек, Он с ночи Зорьке дал зарок: Разбудит деву утром ранним, Красу укроет в плащ багряный, Прогонит страхи и туман И проведет к Родным Богам. Блеснет над рощами зарницей, Пусть Лель, прильнув к ее устам, Несет по вызревшим хлебам Встречать с ночи в полях Ярицу, Вплетая с нею в жгут венков, Небесный цвет от васильков.
Ⅵ И жар любовный Зорьки к Лелю, Живым цветком, испитым хмелем, Как сок берез, струит в апрели Под песни дивные свирелей. Плетут обманчивые звуки Венки свиданий и разлуки, Венок на верность, смысл давнишен, Совьет жена из спелых вишен. И храбрым, павшим за свой Род, В заслугу — кровь от алых маков, И барвинок, бессмертья знаком, Несут от щедрости природ: Укажет дар пути к Смороде, К мосту, при всем честном народе.
Ⅶ Венки – краса и жизнь Родов, Весной, чуть пьяная природа, Сплетеньем ржи и васильков, Проводит зимние невзгоды. Цветы плывут по тихой речке Несут мечты в горящей свечке, С венком ворожат на судьбу, И он же спит на хладном лбу. Украсив скорбью смертный час Цветы, в огне прощальной тризны, Скорбят с детьми родной Отчизны. Но тот костер — давно погас: И весть благая на века Венец терновый принесла.
Ⅷ Она с трехличием сроднилась В дубовых рощах угнездилась, Срубив векОвые стволы На монолитные кресты. Венец, придя венкам на смену, Всему и всем назначил цену: «Одна крещеная душа – Ценой в легавого щенка» Клеймо, паленым словом – ВОР Легло на тусклость рабских лиц, Лампады светят у божниц Скрепляя новый уговор: «Отныне святость не в венках, Она в замоленных грехах…»
Ⅸ Венец изысканности блюд, Как символ — плоть своих кумиров, (Его с молитвой подают) Раздавши тлен на сувениры. Взамен неслыханных мучений, Оброка, голода, растлений, Обещан рай…не на Земле, А где-то… в странной пустоте. Нектар небесных жар — цветов Сольют в сосуд из мятой нови, Плеснув в него остывшей крови, Разбавив сладеньким вином: Меды от девственных полян Оставив в памяти дедам.
Ⅹ Какая скучная забота В грехе рождаться, жить во грех, В постах томиться и работать Для после жизненных утех. А ясной ночью шепчет бес: Беги, спасайся в темный лес, Зачем тебе печаль в глазах? Венец терновый – тлен и страх! Сухой, колючий, без цветов, Испил он свет горячих лалов, Смешав в одно неправых, правых, Угрозой «праведных» судов: Избылось время, где в Родах Рядили боги жизнь…в венках.
Ⅺ Мы плохо помним эти дни, Но Род живет доныне с нами, Ворчит, и учит вить венки, Горит высокими кострами. Рука в руке, глаза смежив, На миг дыханье затаив, Взлетаем искрами над ним, И вдруг — летим, летим, летим… Летим, как голуби воркуем, Испив ковшами мед любви, Отпустим девичьи мечты Ужалив губы поцелуем, Измяв, средь росно пьяных трав, Холщовый белый сарафан.
Ⅻ Ромашка – девичья краса, Она к лицу распутной деве, И грешность – жизни красота Для тех, кто жив, и жить умеет. Невинность — сладкая повинность, И в чем тот грех, терять наивность Отдав ее на суд родне Стремленьем к счастью на Земле? Ведь все, что предано реке Венком сплела от Рода – дочь, Наивно вверившись судьбе В волшебно месячную ночь…
Заря. Пичуга свистнет и слетит И утро луч позолотит…